Полезно знать
Тем, кто презирает верлибр,
тем, кто рифмуют и называют себя поэтами,
тем, кто блюдет традиции русского стиха,
полезно знать,
что мне нет дела до их русской поэзии,
что мне нет дела до их самоопределений,
что мне нет дела до их презрения.
Мои сочинения пребудут свободными.
***
3-Dec-2020
Такого дешевого доллара
не было в Израиле
четверть века.
И вдруг пахнуло
терпкостью девяностых,
куражом, надеждой.
Мелькнула уверенность
что все сложится.
Будто времена вернулись.
«Жаль. Мы были придуманы толково»
перевод с иврита
Они отсекли
твои бедра от моего паха
В таких делах они наготове,
все они доктора.
К тому же
они нас разделили.
В таких делах они инженеры.
Жаль. Мы были придуманы толково
и было нам любить, аэроплану,
сложенному из мужчины и женщины,
крылья и все такое;
уже приподнялись над землей,
уже летели.
Иерусалим в снегу
(Тетрадь. Из книг «Орнамент» и «Разноголосица»)
Римская монета
Если эту монету правильно развернуть к экрану,
профиль Германика поднимется из ее глубин.
Век свой с собой приведет упрямый и пряный
с подлогом, Калигулой в спину. А ведь сын.
Теперь отложить ее и повернуться к экрану.
Что там такое в Сирии, когда же все началось?
Новый Пизон наносит смертельную рану,
отменяет эдикты. Яды разлиты и сочинен донос.
Вместо светской беседы
Непогода наша — хамсин в июле,
залипает плевра на клохтанье фибр.
Но, покуда Арава не распишет пулю,
ты подсел на рифму, упустив верлибр.
И поманит рвануть на дачу к сестрам,
покопаться в сухарнице старожилом,
по Москве за поджаристой коркой черствой,
да хоть в Петербург за рыбьим жиром.
Но очнешься на ощупь в набухшей ночи,
где стрекочет, где учит не обознаться,
где звездою трассирующей пророчит
то ли их калаш, то ли М-16.
Иерусалим в снегу
Машины сползают c холма, подняться мешает занос.
На обочинах мокрые следы от колес
там как раз, где белизна разлита,
прямо по краю накрывшего Город талита.
Видел он, видывал Иерушалаим всякого.
В снегах смирения взгляд проникает за окоем,
руку вижу Эсава, след ее в каждых вратах на нем.
А голос слышу домашний отцовский, Якова.
— Магазины закрыты. Ужинай без меня. Остальное потом.
— вдоль притихшей дороги разноголосица-метроном
и вторящий Якову шепот в мокром снегу из-под шин:
— Изя, послушай, один Он у нас. Один.
***
Не любовь – соловьиная зависть волной
разлилась по горящим глазам пеленой.
Здесь неспешно ишак семенит за ослом.
Здесь любой знаменит им убитых числом.
Развалился у ног, запахнулся полой,
мой бакшишно – хамульный восток.
Запахнулся бедром и пропал между ног,
и бодяжит звезду аравийский пророк.
Небесный план
В 17 веке, после погромов Хмельницкого уцелевшие евреи отчаянно уповали на приход Машиаха (Спасителя). Самозванный машиах Шабтай Цви обещал евреям враз перенести их с пожитками в Иерусалим. Евреи, поверившие ему, распродали дома, имущество, скотину, бросили свои заработки и приготовились перенестись в Иерусалим.
Небесному следуя плану,
Продал свою кузню Арон,
Подсел на телегу к Абраму,
В Иерусалим устремлен.
Жиду, что живет на Волыни,
Вокруг беспросветная ночь.
Давно убрались бы, а ныне
Волынить им стало невмочь.
Простили друзья этих гоев,
Ну что с бестолковых возьмешь?
Не брать же обиды с собою
Туда, где аидом живешь?
Поели, о чем-то рядили,
и ждали всю ночь напролет.
Машиаху души открыли,
Но, кажется, он не придет.
***
роди меня другим мама
сильным уверенным в себе
кто гонит врагов одним взглядом
кто увлекает друзей в Трою под парусами
у кого жена утешена и спокойна
чьи дети смелы и любопытны
стань другой мама танцующей
с голосом полным радости наяву
улыбчивой и певучей во сне
не знавшей ада
с памятью полной гордости и славы
со счастьем на пороге
с сыном веселым уверенным
спасающим тебя от ужаса
боли и смерти
***
Там шкет суматошливо в двери стучится,
ему невтерпеж, ему помочиться.
Там великом в двери долбит паренек,
набегался, с голода валится с ног.
Там юноша за полночь возвратился,
заласкан, измучен, к двери привалился.
Стучатся мальчишки, стучатся, стучат.
А там, а за дверью молчат и молчат.
***
Какое дело мне до той войны
уже давно далекой мне страны?
Мне голоса моих погибших не слышны.
Но кто-то вдруг махнет из тишины,
которая сквозит с той стороны.
***
Ночь-то мы переживем,
ночью есть куда приткнутся,
в ней не страшно и проснуться
одинокими вдвоем.
Но на солнце среди дня –
щебет робок, тени кротки,
ни оглядки, ни мороки,
голоса не прикоснутся,
линии не оплетут –
на неспрятанном виду
потеряешь ты меня.
Все, что пережить в ночи
было можно, было можно,
растерзает на свету
в нежном ласковом аду.
Растворюсь горячей линзой,
тенью воздуха раскинусь –
мне не вынести блаженства,
потеряешь ты меня,
потеряешь ты меня.
***
- Стихи должны быть кратки и остры,
- сказал мне усталый иерусалимский славист.
«Идеальные стихи – это яростное молчание»
- услышал я его сдержанность
и экспромтом равнодушно промолчал.
***
Замешкаешься – темень за окном,
забудешься – дождя не оберешься,
сойдет с небес за яблочным руном,
растянет сети, и не отобьёшься.
Обрушится, что истекло окрест.
И с ног собьет, и вываляет в прахе,
поволочет по щебню дат и мест,
под музыку рубцов из-под рубахи.
Стирка
Мы с женой по-разному бросаем
грязную одежду в корзину.
Я выбрасываю ее из головы,
а она потом вернется перед стиркой,
будет хлопать по карманам, обонять,
укладывать в полость машины,
механически повторять движения,
которыми укладывала детей.
Она знает предстоящее уже тогда,
когда бросает одежду в корзину.
Правда
— Слышишь! Форум бурлит! Демос полон отваги!
Ритор народ гоношит, требует суд распустить.
Что ты пылишь с антресолей иссохшей бумагой?
Что же бочком ты крадешься, толпу презирая?
Что ты приводишь свидетелей скучных с окраин?
А еще говорят о тебе, будто правда - прямая.
Всем надоела ты, тетка, репей неотвязный.
Мелких деталей песок, хронологии цепкость,
и перекрестные ссылки — все от тебя неуместно.
Что же стихают восторги, толпа поредела?
Что вдруг тебя полюбили? Смирились? Боятся?
— Видно за дело, родимый, видно за дело.
***
Рассказать бы я мог, как, дурак-дураком,
где не надо стучал я своим кулаком.
Там, где дверь, уходя, мне бы тихо прикрыть,
там я хлопал дверьми, одуревшая прыть.
И увидеть бы мог, оглянувшись тайком,
как сопливую дурь мне хотели простить.
Иуда Амихай, перевод с иврита
Чудеса
Издали что только не кажется чудом
а под носом и чудо мешает
сам же шел по дну Чермного моря
а видел лишь потную спину
и широкий под ношей крестец...
Завтрак
(утренние новости)
Аписа,
чей офис
в Мемфисе,
сменил Серапис.
Вольтера – вальтер.
Благодатный огонь
не погас в Треблинке.
Мария, как
вовремя
умер Райнер.
Рильке на пляже
льдинкой скользит
по спинке.
На Суккот
в косяках каннабис.
Спелое авокадо
Второго Спаса.
Благодатный огонь
не погас в Треблинке.
Нас беспокоит
разве лишь
свежая стерва,
ну, и война,
искусства,
ремесла,
мудрость —
на всех Минерва
одна.
Проходит навылет
пуля,
не задевая нерва.
Благодатный огонь
не погас в Треблинке.
***
Что делает Ави, что делает Ави,
откуда мне знать?
А был бы он Вовкой, гонял бы в футбол,
шел бы в рощу играть.
Что делает Йони, что делает Йони,
откуда мне знать?
А был бы он Ленькой, носился бы с пленкой,
чтобы нас поснимать.
Что делает Роник, что делает Роник,
откуда мне знать?
А был бы он Санькой, бежал бы за Танькой,
портфель ей таскать.
Что станется с Ави и Йони и Ронькой,
не стану гадать.
И где теперь Вовка и Ленька и Санька,
откуда мне знать?
Обозначение цвета
«У вас ...даже в «Песни песней» – нет, говорят,
ни одного слова, означающего цвет»
(из «Обмена комплиментов» Зеева Жаботинского)
Разве дочери Итро у колодца
отделяли цвет и запах от слова «овцы»,
от голосов их, от голодной прыти?
Напоить стадо, меняющее окрас после выпаса.
Долина между гор в подшерстке теней,
в подпалине гулкого воздуха.
Разноцветье овец в полдень и на закате,
десятки пар глаз, ищущих и обретших,
камни в оттенках липкого молока из их сосцов.
Отара, густая, как растопленная мякоть фиников,
поднимается под свою походную песню
по травянистому склону холма.
- И Рахель пришла напоить овец, -
не жалуйся, на воздержанность слога.
- И отвалил Яаков камень с устья колодца
руками цвета силы и нежной страсти.
Небо и земля
Я тогда разделял
небо и землю,
обучал компьютер
водить машину.
И вдруг понял,
что небо - не там,
не над головой.
Оно начинается
прямо от земли,
прямо из-под ног.
И кто такие мы,
если есть только небо
и только земля?
Подошел к окну во всю стену. Зелено, солнечно,
под ногами золотятся апельсины в чьем-то дворике.
Захотелось прямо через окно выйти на воздух,
на свою малолюдную улицу перед дождем...
И знаю, не оглядываясь, что там, сзади:
[Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина...]
[Золотое руно, где же ты, золотое руно?]
Трели воронья
памфлет
Глупая старая привычка читать Жур. Зал слабеет. Течет по фановым трубам этого органчика текучка со все теми же унылыми тавтологичными ароматами.
Но привычка есть, и нарываюсь иногда. Вот в одесско-немецком «Крещатике» (4’20), например, гости. 'Литературный портал российских немцев' - звучит строкой из «Отчета о развитии культуры в среде иммигрантов». Гости оказались робки, не рискнули хотя бы название себе придумать, типа «Расхрищатик» или «Берлинский журнал».
Прозу пропустил, ну ее, опять про новый фатерлянд, а то я своих патриотов не читал. А стихи-то, стихи должны же быть! Немцы же это только по-русски немые, а в корнях Гёте, Шиллер, Новалис, Ганс Сакс, Гельдерлин, Рильке, Бенн.
Первый поэт не по алфавиту, наверное, лучший, Александр Шмидт «Полнолуние». Название мистическое, отдает цитатой века из 17, а то и ранее. Первое одноименное сочинение традиционно: волна, солона, луна. Во втором те же вариации: сосна, слеза, смола, пила, и опять солона. Я уже решил, что это у него лейтмотив. Что-то не так с солью в Германии? И вдруг философское «Время задавать вопросы». Вопросы, однако, не заданы. Но намеки, намеки каковы:
Сквернословит ворон в сквере –
Кар да кар над головой.
Я в приметы слабо верю,
Но досаден голос злой.
Видно, чует пир кровавый,
Жертву будущую зрит,-
Этот выговор картавый
Мне о многом говорит.
И конец такой риторический, мимо не пройдешь:
Норов ворона тяжелый:
Чистит перья, смотрит косо.
Хрустнет на асфальте жёлудь –
Время задавать вопросы.
Пора, мол, пора взяться за это воронье! Ну, задавай себе вопрос! Это тебе не Алма-Ата. Фатерлянд в опасности!
Дальше там все сплошь гениальное ностальгическое, нечего и сказать. С теплой радостью вспомнилось замеченное когда-то на Стихи.ру нечто из параллельного русского мира:
"аристократ Столыпин
убит картавою рукой".
или вот такое:
"Он большую кепку носит,
букву "р" не произносит."
Все это мне помнилось, конечно. А первое сочинение, выразительно выражает, незабываемо. Должен сказать, что и я понимаю это, правда, по-своему:
Этот выговор картавый
Мне о многом говорит.
***
Там шкет суматошливо в двери стучится,
ему невтерпеж, ему помочиться.
Там великом в двери долбит паренек,
набегался, с голода валится с ног.
Там юноша за полночь возвратился,
заласкан, измучен, к двери привалился.
Стучатся мальчишки, стучатся, стучат.
А там, а за дверью молчат и молчат.
Предисловие автора*
__________________________________________________
* Из книги "Разноголосица", 21-10-2020, эл. изд-во "Ридеро"
"Вышли, а на улице теплынь…"
Полузабытая Ксения Некрасова, юродивый подкидыш русской советской поэзии*, не идет у меня из головы уже много десятилетий той самой строкой, вынесенной в заголовок**.
Уж если говорить о травме, то вот уж травма с рождения и до смерти. И никакого обращения к читателю, эпатажного дефилирования на сцене.
Ее история вполне представлена в википедии.
Ее поэзия неграмотна с точки зрения требований литературоведения. Ей словно безразлична культура, беспомощная перед насилием.
Ее искренность настоящая, скрытая от глаз, лишенная самоанализа. Она не ищет солидарности. Ее искренность ущербна в подчинении себя советско-русским цитатам.
Чтобы это услышать нужно с чем-то сравнить. Скажем, с Луизой Глюк (в переводе И. Соколова) :
"Лето после того, как лето закончилось,
утешенье после насилия:
обращаясь с собой хорошо,
я делаю себе только хуже;
насилие изменило меня."
А это Некрасова:
"За картошкой к бабушке
ходили мы.
Вышли, а на улице теплынь…
День, роняя лист осенний,
обнажая линии растений,
чистый и высокий,
встал перед людьми. "
Нет, я не предлагаю предпочесть Некрасову. Но, по-моему, такие проблемы, как "неизбежность травмы" не покрываются одним голосом. Хотелось бы, чтобы Нобелевская премия Глюк, усилила голоса, извлекла из нор и пор многоязыкую боль.
____________
* Оба определения важны: советская - это время, а русская - это язык и субэтнос "советского народа".
** Для меня существуют только поэты, застрявшие в памяти хотя бы одной строкой.
На день рождения Ю.
На дне, на самом дне, во сне бездонном,
где дно провидения гудит в рожденье сонном,
ворожит меж рогож, творожит вором,
как ветошью замотан день дозором.
Рожденья день - рождественским узором
сам по себе и дар и тлен и Содом.
Клише в иллюстрациях
Непротивление злу насилием. Наша победа
Тельце месячного ребенка невелико
и радиации оно хватает немного.
Потом тело быстро растет
и полученная доза распределяется
по всему растущему организму.
И, хотя я рос худым и невысоким,
полученная мною доза облучения
на каждый килограмм веса
становилась все меньше и меньше.
Так я и мои сверстники преодолели смерть,
назначенную нам Маршалом Победы
на Тоцком полигоне в сентябре 1954.
Так маленькие и слабые
побеждают могучую силу
и выживают, не противясь злу.
Если молотого кофе меньше,
чем тебе нужно на чашку,
просто налей меньше воды.
Кофе будет что надо!
Начинай его пить с чувством,
что чашка была полной,
и ты допиваешь оставшееся.
Небесный план
В 17 веке, после погромов Хмельницкого уцелевшие евреи отчаянно уповали на приход Машиаха (Спасителя). Самозванный Мессия Шабтай Цви обещал евреям враз перенести их с пожитками в Иерусалим. Евреи, поверившие ему, распродали дома, имущество, скотину, бросили свои заработки и приготовились перенестись в Иерусалим.
Небесному следуя плану,
Продал свою кузню Арон,
Подсел на телегу к Абраму,
В Иерусалим устремлен.
Жиду, что живет на Волыни,
Вокруг беспросветная ночь.
Давно убрались бы, а ныне
Волынить им стало невмочь.
Простили друзья этих гоев,
Ну что с бестолковых возьмешь?
Не брать же обиды с собою
Туда, где аидом живешь?
Поели, о чем-то рядили,
и ждали всю ночь напролет.
Машиаху души открыли,
Но, кажется, он не придет.
***
Какое дело мне до той войны
уже давно далекой мне страны?
Мне голоса моих погибших не слышны.
Но кто-то вдруг махнет из тишины,
которая сквозит с той стороны.
Юность Дориана
- Не согласитесь ли вы позировать для портрета? – спросил профессор Г. своего студийца. Дориан согласился. Два года он учился в студии и предложение ему польстило.
Впервые просторная мастерская была особенно тихой и пустой. Художник был погружен в работу, но наблюдать за ним было некому, он развернул Дориана в профиль и посадил под свет из окна. Из глубины студии ученик видел вдалеке город весной крупными пестрыми пятнами.
Позировать оказалось не просто, он уже обретал навык, когда в конце третьего сеанса неосторожно увидел результат. Крепкий рисунок выдавал руку мастера. Но вдруг Дориан увидел себя пристальным спокойным взглядом художника.
- Это я? Этот хрупкий, неуверенный в себе мальчик с семитским лицом – это я?
Это был он, Дориан. Он смотрел и смотрел на совсем юного парня, будто знакомился с самим собой настоящим. Дориан смешался и не заметил, как ушел без пальто.
Тот сеанс стал последним, судьба грубо вмешалась в его планы да и саму жизнь. Тогда Дориану неоткуда было знать, что благородство – это подлейшая из слабостей, приобретаемых воспитанием. Наказанием за него был анафилактический шок и нескончаемая астма. Студия осталась в другой жизни.
Портрет остался в его памяти. Как он ни пытался быть другим, чего бы ни добивался, кого бы из себя не строил, он так и остался маленьким робким неуверенным юношей, которого увидел в нем художник. Таким он и видит себя при каждом взгляде в зеркало.
Запах золота
Андеграунд в сердце моем
Не писать - это установка. Это отказ от принципа "нам не дано предугадать, глядишь, и отзовется".
И публиковаться прекращаю. Человек я слабый, внушаемый, меня это оглупляет. Незаметно становишься "автором нашего журнала/альманаха/клуба".
Привык к независимости андеграунда, не вышел из него и теперь, в эту эпоху биографий, низко стартующих с толчковой ноги: «Двадцать лет работал санитаром в котельной». Звучит многообещающе, словно гарантия качества, за которое он требует компенсаций. Чувствую себя виноватым, что побирался программированием.
«Послевкусие» логики
Как известно, Иннокентий Анненский поэт из ряда самых даровитых и повлиявших на русскую поэзию. А вот одно его популярное стихотворение
Среди миров
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими. (У Вертинского: мне темно с другими)
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
В первой строфе Звезда - это светило. Припадение к ее свету, повторение равно любви и логически любовь, как множество состояний равное свету, дополнена томлением. В варианте Вертинского томление прямо названо тьмой. Логика строфы можен быть описана так:
[любовь == свет] && [имя (включается в) [любовь == томление]].
Обаяние стихов возникает, когда любовь и дополняющее ее томление создают все пространство имен.
Во второй строфе сначала ответ [в минуту сомнения] включается в светило, в его свет. Но оказывается, преобладает не свет на тьмой, а ненужность света, да и тьмы. Звезда-светило объявляется чем-то поглощающим их оппозицию. И свет и тьма, как и любовь и томление, понижаются и поглощаются Звездой. Здесь можно усмотреть прием логического снятия из философии, перенос отношения на другой уровень. Обаяние стихов возникает от необъятного объема полного пространства.
В обеих строфах автор упреждает и отвергает ожидаемый ответ и поднимает уровень смысла.
Еще значительнее для меня присутствие в русской поэзии Федора Тютчева. Среди его стихов выделяется не очень широко известное, да еще написанное по-французски стихотворение. Привожу его в своем переводе без комментариев.
***
До легкой тени человек привычкой низведен.
Так мало значит здесь, совсем ничто он в дали.
При нас — в пространстве точка он едва ли,
А нет его — и все пространство — он.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
branchandroottimeasmymeasure
