homoscript: (Default)
[personal profile] homoscript
 


Иерусалим в снегу

(Тетрадь. Из книг «Орнамент» и «Разноголосица»)



Римская монета

Если эту монету правильно развернуть к экрану, 
профиль Германика поднимется из ее глубин. 
Век свой с собой приведет упрямый и пряный 
с подлогом, Калигулой в спину. А ведь сын. 

Теперь отложить ее и повернуться к экрану. 
Что там такое в Сирии, когда же все началось? 
Новый Пизон наносит смертельную рану, 
отменяет эдикты. Яды разлиты и сочинен донос.


Вместо светской беседы

Непогода наша — хамсин в июле,
залипает плевра на клохтанье фибр.
Но, покуда Арава не распишет пулю,
ты подсел на рифму, упустив верлибр.

И поманит рвануть на дачу к сестрам,
покопаться в сухарнице старожилом,
по Москве за поджаристой коркой черствой,
да хоть в Петербург за рыбьим жиром.

Но очнешься на ощупь в набухшей ночи,
где стрекочет, где учит не обознаться,
где звездою трассирующей пророчит
то ли их калаш, то ли М-16.


Иерусалим в снегу

Машины сползают c холма, подняться мешает занос. 
На обочинах мокрые следы от колес 
там как раз, где белизна разлита, 
прямо по краю накрывшего Город талита. 

Видел он, видывал Иерушалаим всякого. 
В снегах смирения взгляд проникает за окоем, 
руку вижу Эсава, след ее в каждых вратах на нем. 
А голос слышу домашний отцовский, Якова. 

— Магазины закрыты. Ужинай без меня. Остальное потом. 
— вдоль притихшей дороги разноголосица-метроном 
и вторящий Якову шепот в мокром снегу из-под шин: 
— Изя, послушай, один Он у нас. Один. 


***

Не любовь – соловьиная зависть волной
разлилась по горящим глазам пеленой.  

Здесь неспешно ишак семенит за ослом.
Здесь любой знаменит им убитых числом.
 
Развалился у ног, запахнулся полой, 
мой бакшишно – хамульный восток.

Запахнулся бедром и пропал между ног,
и бодяжит звезду аравийский пророк.


Небесный план

            В 17 веке, после погромов Хмельницкого уцелевшие евреи отчаянно уповали на приход Машиаха (Спасителя). Самозванный машиах Шабтай Цви обещал евреям враз перенести их с пожитками в Иерусалим. Евреи, поверившие ему, распродали дома, имущество, скотину, бросили свои заработки и приготовились перенестись в Иерусалим.  

Небесному следуя плану,
Продал свою кузню Арон,
Подсел на телегу к Абраму,
В Иерусалим устремлен.
 
Жиду, что живет на Волыни,
Вокруг беспросветная ночь.
Давно убрались бы, а ныне
Волынить им стало невмочь.

Простили друзья этих гоев,
Ну что с бестолковых возьмешь?
Не брать же обиды с собою
Туда, где аидом живешь?
 
Поели, о чем-то рядили,
и ждали всю ночь напролет.
Машиаху души открыли,
Но, кажется, он не придет.


***

роди меня другим мама
сильным уверенным в себе
кто гонит врагов одним взглядом
кто увлекает друзей в Трою под парусами
у кого жена утешена и спокойна
чьи дети смелы и любопытны
стань другой мама танцующей
с голосом полным радости наяву
улыбчивой и певучей во сне
не знавшей ада
с памятью полной гордости и славы
со счастьем на пороге
с сыном веселым уверенным
спасающим тебя от ужаса 
боли и смерти


***

Там шкет суматошливо в двери стучится,
ему невтерпеж, ему помочиться.
Там великом в двери долбит паренек,
набегался, с голода валится с ног.
Там юноша за полночь возвратился,
заласкан, измучен, к двери привалился.
Стучатся мальчишки, стучатся, стучат.
А там, а за дверью молчат и молчат.


***

Какое дело мне до той войны
уже давно далекой мне страны?
Мне голоса моих погибших не слышны.
Но кто-то вдруг махнет из тишины,
которая сквозит с той стороны. 


***  

Ночь-то мы переживем,
ночью есть куда приткнутся,
в ней не страшно и проснуться
одинокими вдвоем.
Но на солнце среди дня –
щебет робок, тени кротки, 
ни оглядки, ни мороки,
голоса не прикоснутся,
линии не оплетут –
на неспрятанном виду
потеряешь ты меня.
Все, что пережить в ночи
было можно, было можно,
растерзает на свету
в нежном ласковом аду.
Растворюсь горячей линзой,
тенью воздуха раскинусь – 
мне не вынести блаженства,
потеряешь ты меня,
потеряешь ты меня.


***

- Стихи должны быть кратки и остры,
- сказал мне усталый иерусалимский славист.
«Идеальные стихи – это яростное молчание»
- услышал я его сдержанность
и экспромтом равнодушно промолчал.   


*** 

Замешкаешься – темень за окном,
забудешься – дождя не оберешься,
сойдет с небес за яблочным руном,
растянет сети, и не отобьёшься. 

Обрушится, что истекло окрест.
И с ног собьет, и вываляет в прахе,
поволочет по щебню дат и мест,
под музыку рубцов из-под рубахи.


Стирка          

Мы с женой по-разному бросаем
грязную одежду в корзину.
Я выбрасываю ее из головы,
а она потом вернется перед стиркой,           
будет хлопать по карманам, обонять,
укладывать в полость машины,
механически повторять движения,
которыми укладывала детей. 
Она знает предстоящее уже тогда,
когда бросает одежду в корзину.


Правда

— Слышишь! Форум бурлит! Демос полон отваги!
Ритор народ гоношит, требует суд распустить.
Что ты пылишь с антресолей иссохшей бумагой?

Что же бочком ты крадешься, толпу презирая?
Что ты приводишь свидетелей скучных с окраин?
А еще говорят о тебе, будто правда - прямая.

Всем надоела ты, тетка, репей неотвязный.
Мелких деталей песок, хронологии цепкость,
и перекрестные ссылки — все от тебя неуместно.

Что же стихают восторги, толпа поредела?
Что вдруг тебя полюбили? Смирились? Боятся?

— Видно за дело, родимый, видно за дело.


***

Рассказать бы я мог, как, дурак-дураком,
где не надо стучал я своим кулаком.
Там, где дверь, уходя, мне бы тихо прикрыть,
там я хлопал дверьми, одуревшая прыть.
И увидеть бы мог, оглянувшись тайком,
как сопливую дурь мне хотели простить.


Иуда Амихай, перевод с иврита
Чудеса

Издали что только не кажется чудом
а под носом и чудо мешает
сам же шел по дну Чермного моря
а видел лишь потную спину
и широкий под ношей крестец...


Завтрак
(утренние новости)

Аписа, 
чей офис 
в Мемфисе, 
сменил Серапис.
Вольтера – вальтер.
Благодатный огонь 
не погас в Треблинке.
Мария, как 
вовремя 
умер Райнер.
Рильке на пляже
льдинкой скользит 
по спинке.
На Суккот
в косяках каннабис.
Спелое авокадо 
Второго Спаса.
Благодатный огонь 
не погас в Треблинке.

Нас беспокоит
разве лишь 
свежая стерва, 
ну, и война,
искусства, 
ремесла, 
мудрость — 
на всех Минерва 
одна.
Проходит навылет 
пуля, 
не задевая нерва.
Благодатный огонь 
не погас в Треблинке.


***

Что делает Ави, что делает Ави,
откуда мне знать?
А был бы он Вовкой, гонял бы в футбол,
шел бы в рощу играть.
Что делает Йони, что делает Йони,
откуда мне знать?
А был бы он Ленькой, носился бы с пленкой,
чтобы нас поснимать.
Что делает Роник, что делает Роник,
откуда мне знать?
А был бы он Санькой, бежал бы за Танькой,
портфель ей таскать.
Что станется с Ави и Йони и Ронькой,
не стану гадать.
И где теперь Вовка и Ленька и Санька,
откуда мне знать?


Обозначение цвета

            «У вас ...даже в «Песни песней» – нет, говорят,
            ни одного слова, означающего цвет»
                        (из «Обмена комплиментов» Зеева Жаботинского)

Разве дочери Итро у колодца
отделяли цвет и запах от слова «овцы»,
от голосов их, от голодной прыти?

Напоить стадо, меняющее окрас после выпаса.
Долина между гор в подшерстке теней,
в подпалине гулкого воздуха.
Разноцветье овец в полдень и на закате,
десятки пар глаз, ищущих и обретших,
камни в оттенках липкого молока из их сосцов.

Отара, густая, как растопленная мякоть фиников,
поднимается под свою походную песню
по травянистому склону  холма.
- И Рахель пришла напоить овец, -
не жалуйся, на воздержанность слога.
- И отвалил Яаков камень с устья колодца
руками цвета силы и нежной страсти.




Profile

homoscript: (Default)homoscript

April 2025

S M T W T F S
  12345
6789101112
13141516171819
20212223242526
27282930   

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 11th, 2025 05:35 am
Powered by Dreamwidth Studios