Пиастры! Пиастры! Исламофобия!

 Вот тебе и весь постмодернизм
в основе текст от 29 июля, 2019

           В обновленном Жур. Зале я с трепетом лепета открыл первый попавшийся журнал. Им оказался  «Крещатик» №2, 2019. Этот лит. коллектор стоически публикует сточные навасьваськанные отходы околоплодных вод. Пытался ...а стихи прочел. С трудом, но прошел этот крещатный путь до конца.
            Оценивать подборки я не стану, не по чину, но процитирую все 13 подборок стихов без исключений с намерением, которое станет понятным.

* Валентин Нервин «Раз и навсегда». Цит.: «...такая Вифлеемская звезда,»; «необитаем для ангелов и серафимов».

* Вадим Гройсман «На реках вавилонских». У этого автора полно «в штанах»: «...кого Бог бережёт»; «Что же нам еще говорит Танах» — [не надо весь ТАНАХ, хоть бы Иеремию прочел, а то ведь псалмом православным обошелся].

* Настя Запоева «давай за рюмкой из пластмассы…». Хватило бы эпиграфов, но авторка радует: «задёргался устал о Господи дано ли»; «пахнет осликом звезда». – [разные места у ослов пахнут по-разному и везде неприятно].

* Александр Радашкевич «На сожжённых любовно мостах». Цит.: «Голгофа старости» [вона как! Иеошуа-то 33 было. Что только не тащат на Голгофу, ничего не боятся]; «Безбожный, безродный, бесполый»; «паникадило снов». 
            А вот и детская неожиданность: «Сядем с тобой поутру на дорожку». Не всяк поэт нынче различит идиому «присядем на дорожку» и своё «сядем с тобой поутру на дорожку». Различает ли он: «вышел во двор» и «сходил на двор»?

* Юлиан Фрумкин-Рыбаков «галактика слов по небесным канонам». Цит: «речи, присущей иконам»; «крещенский мороз».

* Борис Юдин «Ходики». Редкая внецерковная лексика. Понятно: «А вот и день. Такая скука»; «И прячет в облаке луна тугие ягодицы.» [прячет же, что же всем рассказывать?] – Наверное подборка включена для контраста, показать: где нет бога, процветает невоцерковлённая пошлость. 

* Пётр Брандт «Всех безупречней слышит Бога…». Этот поэт сразу заявляет: «Всех безупречней слышит Бога»; «грозный кодекс Моисеев»; «Молись, душа моя, молись!».

* Сергей Ильин «Баллада о противном человеке». Думал, что нашел! Но: «тонкий вибрирует Свет»; «покинуть Его»; «первоапостольный Петр» и т.д.

* Эд Побужанский «Небо». Цит: «Бог не сберёг от ран»; «Господи, дай же»; «И Будда есть, и Шива, И Господи Иисусе.» [список коротковат, возможно автор других не знает].

* Михаэль Шерб «Память». Цит.: «Звездолёт колокольни взлетает» [это ново, обычно так пишут о минаретах, это перенос?]; «Он бога вопрошал, окончив кадиш» [а то ж? без кадиша и еврей - не еврей]

* Сергей Шабалин «Володя уехал в Бильбао…». Цит.: «распятым быть прилюдно» [неужели обычно распинают втайне?]; «Выходит, Богу в пору»; «Эфемерен бог» [как смело! это уже почти атеизм, бездуховность]. 

* Ольга Андреева «Южное Рождество». Цит.: «как ни странно, внемлет Богу»; «сотворит, после душу вдохнёт».

* Марк Харитонов «Мой век». Есть и тут «Единоверцы без веры», но это очевидно лучшая подборка номера. Убрать бы еще навязчивый эпиграф из ОМ, трусливые аллитерации: «слизана слизнями» и лишние пояснения «от жвачки к жвачке со жвачкой в сладкой слюне». Последняя 4 часть цикла — лучшая, по-моему. Не случайно подборка — последняя в номере. «Редакторы» безошибочно оценили ее чужеродность.
 
            Приходится согласиться, что Жур. Зал — это грех приравнивания всех журналов. А ведь различить просто. Журналы различаются на платящие гонорар и «безгонорарные». Первые имеют возможность выбора, следят за качеством. Вторые друг от друга может отличить только лицо причастное или предвзятое. Не разбираться же в междусобойчиках, кто с кем, когда и почём эстетически близок. «Редакторы» «берут на себя миссию» «слепить лицо поэзии» по своему [недо]разумению. Нет никакой разницы между крещатиками, иерусалимскими, интерпоэзиями, приокскими, зинзи-дитя-рами, словами, берегами, мостами и т.д. Ну, шалят и шалят в доме престарелых, ну, чай на пол прольют, ну, описаются. Какой с них спрос? Enjoy, попы оплатят эту духовность, иншаллах.
            В еще одной фановой трубе —  «Гостиная» — дано на зависть честное определение этому мегаальманаху: «Литература Безр(у)Ыбежья». Это еще одно приглашение и повод «взяться за руки».  Нормальны стали призывы «мы вместе», к объединению в группы, штурмующие Парнас. Между тем единственный по опросам и последний процент населения, составляющий читателей стихов, устает и начинает расходится. Да и кому интересны те, кто озабочен победить в конкурсе, фестивале, чемпионате... Быстрее, дальше, выше... Помните, как Китай при Мао стал мировым лидером в производстве чугуна? Достаточно обязать каждый двор варить чугун.  
            По-иудейски меня, конечно, удивляет развязный, лишенный всякой иронии катафатизм православного извода в 21 веке. Он захлестнул заметную часть художественной литературы РФ и примкнувших к ней иностранцев, говорящих по-русски. Но какое кому до меня дело, не правда ли?  
            Еще лет полтораста, да и двести назад поэтам не было нужды в таких прямых отсылках. Даже коннотации были относительно редки. Что же произошло с образованными (хотелось бы думать) авторами после без преувеличения колоссального продвижения в науке, в понимании социальных процессов и в технологиях за прошедшее время.
            Зачем же свои сочинениям подвешивать к поплавками христианской атрибутики? Почему Пушкину, Лермонтову, Тютчеву, даже «религиозному мракобесу» Влад. Серг. Соловьеву [далее по списку] этого не требовалось? Не помню, чтобы раненный князь Болконский обращался к богу "по имени" и с претензиями. Этого не много было и в Серебряный век. К тому же «упадок и декаданс» не скатывались до "пахучих осликов".
             Кто из дореволюционных поэтов мог бы написать: «Всех безупречней слышит Бога» или «Молись, душа моя, молись!», с лихостью отделив душу ЛГ от его тушки? Да его бы на смех подняли читатели-современники. А ведь, ловите меня на слове, такой разнообразной, как в Серебряный век, русская поэзия не была ни до, ни после. 

            Поэзия сегодня растворилась в гомеопатических дозах в сотнях имен и сочинений. Эти тексты стали материалом для анализа потока в целом. Конечно, поэты различаются, но так различаются дома в массовой городской застройке, составляя архитектурно единообразный жилой массив. Поэтов сближает узость намерений и поводов, однородность риторики, лексики, художественных приемов, неточность языка. Пандемия "цитирования" друг друга, разумеется без указания источника стала смешной. Поэзия сегодня позволяет переставлять строфы, фрагменты текста.
            Покорно следует в оценках и настроениях медийным идеологическим установкам. И, конечно, упование на религиозные символы, сюжеты и персонажей, без чувства принадлежности к вере, что выдает шулеров-атеистов по воспитанию. Можно ли себе представить глубоко верующего поэта, который с такой же легкостью станет жонглировать теми же символами или включать в стихи явно атеистический язык и взгляды? Он ведь обращается к таким же как он.
            Вот и разгадка сумятицы: потеря "целевой аудитории". В лучшем случае такая аудитория - это узкий круг друзей-единопевцев. Шаг в сторону и адрес потерян. Спасение в "вечных" темах: погода-природа, записки краеведа-этолога и, куда же без нее, попсовая куртуазность. Простенько, но "искренне". Впрочем, усложнить, спрятать, завалить несуразностями, манерной ломкой - и этого хватит, чтобы читатель сам находил то, чего нет. 

            Словно по команде сверху, транслируемой СМИ, происходит смена несущего слоя поэтических образов. Вчера это военно-патриотическая риторика, с открытым и скрытым рефреном «можем повторить», сегодня православное утешение и призыв к милосердию. Что завтра? И только единицам удается устоять, а изредка и остановить это раскачивание под хоровое пение, как в мюнхенских пивных.       
            Вот мы и подошли к стихами Марка Харитонова из того же номера:

***

И хочется бежать от века-властелина – куда?
Держись, покуда можешь, один среди других.
Вспомни, тебе рассказывали: как-то в церкви,
Набитой до отказа, такие вот пришельцы
Надумали раскачивать толпу. Был способ: несколько своих
Враз начинали колебаться вправо, влево, слегка, потом сильней,
Другие, сжатые тесно, раскачивались поневоле,
Растерянные, не понимая, что происходит,
Не зная, как устоять. Рассказывали про человека,
Который все же начал сопротивляться,
Стал говорить прижатым рядом:
«Не поддавайтесь, старайтесь сами держаться, стоять прямо,
Передавайте это другим, дальше.
И раскачивание удалось сдержать, пересилить –
Первоначально единичным решеньем.
А это труднее, чем раскачать толпу.

© Марк Харитонов

 

 

 

«Вчера»

Вчера - это мы услышали.
Это все, что мы поняли
в настоящей английской речи.
Мы слышали ее впервые в жизни.
Вчера мы ничего не понимали,
но слышали этого парня Пола
с магнитной пленки,
которую принесла в наш класс
пратикантка из педа.
- Английский существует, - сказала она.
- Давайте переведем его вместе! -
и обманула нас, создав иллюзию,
будто мы перевели его сами.

Там, в иллюзорном мире, было
теплое солнце весны и учительница,
которая может быть веселой и легкой.
Там бьет по ноздрям
острая терпкость «Yesterday»
в красиво распавшейся 
на понятные слова
английской речи.
Пашка Маккартни 
поет про девочку вчера, 
без которой нельзя
ни сегодня, ни завтра, никогда.
Сладкое узнавание настоящего,
его голоса, его руки на плече.
Поэзия существует,
«Я так верю в то, что случилось вчера»

Мой багаж

 

- Будь человеком и слушай музыку сфер,
- это весь мой багаж, я сел налегке в такси.
С тех пор я летаю по городам и делам.
И вот узнаю, что невозможно вернуться.
Напутствие стало последним наследством.

Быть человеком? Что-то испорчено во мне?
Холодной такой не бывает музыка сфер.
Он согревался ею и ждал меня научить
воспарять среди шума моторов и голосов.

 

Бобы

 

            — Возьми горсть бобов и попроси, чтобы призрак точно 
              сказал, сколько бобов у тебя в руке. Он исчезнет навсегда.
                                                                          Дзенская притча

— Cколько бобов у меня в руке? —
спрашивает сорванец.
— Не шали, садись за стол, — смеется мама.
— Не хочу, там капуста в борще, — 
он выскакивает на улицу
с пустыми руками, никаких бобов,
и мама, конечно, не знает зачем.

Людка, Людка, он уже бежит,
он хочет увидеть снова и снова,
как ты проходишь по двору,
снова твоя походка дразнит его.
Слышу голос соседки тебе вослед:
— Вот ведь шалава, вся в мать.

Не исчезайте, призраки мои!
Что нам Гекуба? Что нам бобы?

Окно

 

Я все еще стою на втором этаже,
очумевший от ужаса,
у открытого окна в комнате моих родителей
(коммуналка №33, ул. Советская, дом 1, Оренбург, Россия)
и вижу свою черепашку,
упавшую во двор летного училища,
куда меня не пустит часовой.
Она лежит на спине и не может перевернуться.
О, как отчаянно, изо всех сил она ворочает лапами.

Только бы

Бегу домой мимо сияющих рыхлых сугробов. 
Только бы не грохнуться в лужу, 
затянутую подтаявшим ледком. 
Только бы не выпачкать новое пальто
под этим весенним солнцем в начале марта.
Мне восемь лет и в новостях больше не говорят о войне.

Бегу из школы счастливый в новом пальто.
Еще холодно, но разве это важно, 
когда на мне первое, именно моё, новое пальто, 
а не сестрины девчачьи обноски.
И папа перестал перешептываться с дядей Гришей
о Кубе, ракетах и каком-то карибском кризисе.

Я даже вспотел, хорошо, что мама не видит,
глотаю на бегу душистый морозный воздух,
под первым припекающем солнцем.
Только не поскользнуться, только бы не упасть,
только бы не испачкать новое пальто.

 

«И не смотреть по сторонам…»

 

И не смотреть по сторонам,
на пейзажи за окнами,
тогда получится не расплескать.  
Рука подрагивает,
чашка дребезжит на блюдце,
как будто я иду по проходу
плацкартного вагона
поезда Москва – Владивосток.

 

 

Каникулы

                                                 

Духовитый настой венских стульев и пыльных гардин,
Он тебя заведет в лабиринт полустертых отметин.
Запустеньем наполнен наследства грибной габардин
непошитых пальто, не распетых в два голоса сплетен.

Поманит заоконная даль конопатою бойкой жарой,
Дразнит плеск у моста и песок на открытой странице,
Жми по центру, Санек, захлебнись беззаботной  игрой,
Твой доверчивый август в зените все длится, и длится.

  

Песня путника

Была одна девочка в школе моей 
Посмотрит — и псина сорвется с цепей, 
Плечом поведет — и вспорхнет воробей, 
Коснется – и падаешь в царство теней. 

На камень ступеньки привстанет она – 
И хлынет вослед за волною волна. 
И, смытый волнами в пучину морей, 
Скитаюсь по свету и грежу о ней. 

 

Мы начинали жить

 

Мы начинали жить в пятидесятых,
ноздрями втягивали тонкий запах гари,
когда из мавзолея в крематорий
переносили прежнюю эпоху.
Мы убеждались в глупости предвзятых
взглядов и наивной веры в тварей
из человеческой породы. Обломки категорий
житейской мудрости мечами в детских играх
на задворках еще служили нам,
но признаки оцепененья, как проказа,
уже угадывались в длительности жестов
и долгих неподвижных созерцаньях.
Мир выбирал кумиров раз от раза
и, вытравляя из памяти безверье,
водворял на место и подчинял
разрозненные импульсы надежды.
И следующие шли уже за ними,
нас оставляя в наших детских играх,
на голых пустырях среди обломков
решать: идти ли тропками своими,
иль новой демагогии в мундирах
поддаться, иль остаться для потомков
окаменевшим напоминанием
совсем других итогов,
совсем других времен, уделов, истин.

 1978 г.