Золотой обрез

            - На три часа в день? И это все? 
            Фима Полуштоф, профессиональный пенсионер, был разочарован. Его другу по скамейке в парке Роман-Абрамычу, Роме оплачивали 5 часов работы сиделки по уходу за гериатрической немощью. Секрет своего успеха Рома затаил, намекал на связи в местном отделении национального страхования, то есть врал, как на исповеди. Понятное дело, Абрамыч молчал от стыда и страха перед разоблачением и наказанием. 
            И все-таки 3 часа заботы в день? От родной страны? И это за двадцать лет непрерывной любви и патриотизма? За двадцать лет преданности в жаре и грохоте, за двадцать лет стойкости под кроватью под звук сирены, за двадцать лет доброжелательности к идиотам-соседям, которые ни бум-бум по-русски...? Какая неблагодарность!       
            Фима ждал социального работника. Для начала неплохо получить хотя бы эти три часа. Три часа в день почти одинокому старику не так уж и мало. Надо учесть международную обстановку, паралич выборов, козни Ирана и европейский антисемитизм. Фима не станет сегодня ни качать права, ни бить на жалость, ни изображать оскорбленое величие лауреата квартальных премий. Сегодня он будет само достоинство, немного задетое, но не сломленное.  
            В конце концов он это делает для жены Фиры, которая сама ухаживает за «овощами». Эти три часа она будет платно сидеть с мужем. И в семье установится умеренная гармония.
            
            На подготовку ко встрече социальной работницы ушло три дня. Фима не брился, не мылся и даже не чистил зубы. С утра он разбросал там и сям грязное белье, чем добился нужного запаха. И главное - он встал на костыли, взятые на прокат в «Руке Сары».

            В дверь позвонили рановато. Фима ждал инспектора в полдень, обычно это означает половину первого, а тут в одиннадцать.   
            - Галит Найман, «Ла Иша»⁽¹⁾, - представилась она. Фима удивился, иша – это женщина, жена на иврите, но не обращение. Гверет Найман или Галит, но никак не иша. Думать об этом она ему не дала:
            - Я знаю па-руска, но плиохо. Ви может иврит?
            Фима мог так же, как она по-русски. В молодости Фима увлекал дев тремя аккордами на гитаре. В иврите он обходился тремя биньянами⁽²⁾. Он с радостью согласился и они перешли на иврит. Фима и без слов понял, что Галит не отнимет много времени, она задаст пару вопросов и потом позвонит о результате. 
            - Вы позволите, я осмотрюсь, - произнесла она с восхищением, оглядываясь и принюхиваясь. Обстановка была очевидно нарочита и простовато символична, вполне заурядно для contemporary art. Пока ничего особенного  Она подошла к запискам примагниченным к холодильнику и попыталась прочесть рукописную кириллицу.

            - А тут что? 
            - Потхи бакбук мелафофонов, - перевел, как умел, Фима фразу «Открой банку огурцов».       

            - Потрясающе! Это же цитата из «Пианиста» Полански! – домыслила Галит, - И вот так, прямо, авангардно, без банки, не педалируя на чувстве голода. А банка тоже есть?
            Банка нашлась. Открытая неполная банка стояла в холодильнике. Фима предложил ей огурец. Галит изо всех сил не поморщилась и отказалась.

            - Теперь банка возвращается в холодильник, - прошептала она вслед фиминым рукам, - Холодильник - это новый идол, новый предмет культа. Поразительная цельность замысла и единство образа.
            И тут ей бросилась в глаза другая записка: «Руки прочь от холодильника». Она ткнула в слово «холодильника» и попросила перевести. Фима перевел и заметил ее радость. Он не понял, что слово холодильник для Галит подтвердило догадку, и пояснил:
            - Это ночная записка. Знаете, ночью так хорошо работается, что пробуждается аппетит.  

            - Значит Вы всю свою жизнь фиксируете в этих записках? А откуда столько магнитиков?
            - Магнитики из игры внука. Он тут оставил их за ненадобностью. А жизнь, да, в борьбе с потерей памяти, - эпично подтвердил старик на костылях, - Жена не дает забыть свою любовь.
            Он вдруг увидел десятки записок Фиры и своих на холодильнике другими глазами.
            - Шиз, - подумал Фима, - Это клиника! Это точно тянет на три часа!
  
            - Вы позволите мне взять на память несколько записок?
            - Минуточку, - Фима поискал глазами. Потом снял одну и затем вторую записку, - Вот эти, - он протянул ей две выгоревшие скукоженные бумажки. «Фирка их вот-вот заменит».

            - Что это? – гверет приблизила их к глазам, но прочесть «Уходя, не забудь ключи» и «Вернулся домой, не клади ключи в карман» она не смогла и решила, что ей помогут. А можно еще одну?
            Фима  пробежал глазами по холодильнику, снял и отдал ей еще одну бумажку.
            - Какие у вас теплые руки, - гверет неожиданно охватила ладонью кисть Фиминой руки, но тут же одернула себя. Фима не успел удивиться и никак не отреагировал. Потом он решил, что это невежливо, и улыбнулся.
            - «Выключи газ! Потом снимай джезву!», - разрядил Фима неловкость по-русски. 
            - Как музыкальна русская речь. Дже-зва, - повторила гверет с милым акцентом. Она не рискнула уронить себя вопросом, что такое джезва, выяснит потом. 
            Пора было уходить. Машина недалеко, по полуденной жаре идти не надо. 
            - Воды? Или лучше кофе? – предложил Фима от чистого сердца прямо с костылей. Он был вежлив и не догадывался, что предложил секс. 
            - Спасибо, ну что вы, - она отказалась и быстро ушла. 
По дороге к машине она попыталась осмыслить впечатление:
            - Чтобы творить в таких условиях, нужен мощный творческий импульс..., - проговаривала она текст для статьи, - Какой неожиданно глубокий постмодернистский перформанс. Жить в собственной инсталляции, постоянно участвовать в творческом процессе. А жена? О ней обязательно надо будет написать, - Галит даже захотела вернуться, но уже вдохнув чистый воздух улицы, решила перезвонить.    

            Закрыв за ней дверь, Фима подошел к окну и проследил, что она уехала. Оставшись один, Фима выдохнул, отбросил костыли, собрал грязную одежду в короб для стирки и открыл окна, проветрить квартиру. На легком сквознячке он помыл посуду, полусварил кофе на потом и, продолжая напевать, отправился в ванную. Здесь он побрился, почистил зубы и, наконец, забрался под душ.
            Он выставил нужную температуру воды, встал спиной под шелковые струи, намылил голову и тут раздался настойчивый звонок в дверь.
            Пока Фима приводил себя в порядок, в дверь позвонили еще дважды, настойчиво и сердито. На пороге стояла суровая дама. Она вошла с явным удивлением и даже неудовольствием. Язык ее тела говорил Фиме: - Как посмел ты не ждать меня, не пускать так долго? Страх потерял?
            - Я тут немного ошиблась. Поднялась на два этажа выше. Так неудобно тут без лифта. Там живет какой-то художник с похожей фамилией: Полешох или Фоличок, - она быстро окинула взглядом квартиру, заметила костыли в салоне и нахмурилась. 
            - Так это Полищук!? Я и не знал, что он художник, - Фима глянул на часы, было полпервого. - А русский у нее не родной, - отметил он, - но очень приличный, - и Фима плотнее запахнул халат. Нужно было соответствовать, его гостья была одета строго, но справедливо.
            - Воздух хороший, здоровый, - отметила она, - Сам ходит, принимает душ. Чего ему надо? – и Фима все понял по ее взгляду. 
            Зазвонил телефон. «А вдруг это срочно», - подумал Фима и ответил. 
            - Проверялка у тебя? Как дела? - спросил Роман-Абрамыч, он помнил, когда у друга визит.
            - Да, плохо, не получится ничего. Тут еще накладка вышла..., - начал Фима.
            - Тогда слушай верный совет: ссы немедленно, прямо сейчас, где стоишь.
            - В каком смысле?
            - В прямом. Изображай недержание. Тебя спасет только энурез. Давай! Из любви к Фире! 
            Разговор закончился, но Ефим продолжал прижимать телефон к уху. Он оказался перед выбором. Выбор этот определял их с Фирой судьбу на годы вперед, как выборы в его любимой стране⁽³⁾. Выборы и Фима оказались в тупике. Надо было что-то делать с «задетым достоинством».
            Инспектор соцстраха, старший сержант резерва Тамар Меир иронически поглядывала на обстановку. Фима был перед ней, как на ладони. Он даже не поинтересовался, как её зовут. 
            - А то мало я видела этих пишеров-симулянтов, - думала она, собираясь закончить визит.
            - Меня зовут Ефим, Ефим Полуштоф..., - неожиданно обратился к ней «этот поц».
            - Да, я знаю.
            - А как Вас зовут? – Фима услышал себя со стороны и ужаснулся кондовости своей речи. Прежде он посчитал бы такое обращение к женщине жлобством. 
            - Тамар Меир, - она неожиданно почувствовала, что тронута.
            - Тамар, Вы ведь не торопитесь? У меня как раз готов кофе. Это займет у Вас еще две-три минуты. Скрасьте мою печаль. Сиделку, как я понял, мне не дадут. Но не три часа, а хотя бы три минуты Вы можете мне подарить?
            Тамар только что сбегала на четвертый этаж, потом несколько минут простояла под дверью, а теперь ее ждала разогретая на полуденном солнце мазда, до которой не меньше минуты ходьбы по жаре. Присесть на пару минут, выпить воды и вытянуть ноги, показалось ей неглупым.  
            Она села в кресло в гостиной у окна во всю стену. Крона высокого иудина дерева зеленела, казалось, прямо у ее ног. Стакан воды и неожиданно превосходный классический кофе без неуклюжих добавок завели разговор. Никаких попыток взятки или явных ухаживаний Фима не предпринимал. Разговор был ни о чем и обо всем. Этот Полуштоф оказался приятнее многих ее армейских мужланов-знакомых.
            Кофе и разговор закончились, она встала и слегка потянулась. Ефим понес посуду на кухню. 
            - Ну вот, не мог дождаться, когда я уйду, - ворчливо отметила Тамар про себя.
            И тут у Фимы из рук упала верхняя в стопке чашка, он наклонился к ней и один за другим выронил из рук остальные приборы. Хуже того, он с криком упал и схватился за ногу. Упал он прямо в лужу джавы и воды на осколки разбитой посуды. 
            - Дайте мне костыли, - попросил он подбежавшую Тамар, - Это всё нога, из-за неё.
            Порезов почти не было, разбитую посуду Тамар замела. А главное, она поняла, что Фима не симулянт. Теперь судьба трех часов решалась положительно. Понадобится дополнительная справка от ортопеда. На повторную окончательную проверку она придет с напарницей, как положено.
            - Скорее всего всё будет хорошо, - обнадежила она Фиму. 

            Фима лежал на диване, нога успокаивалась, и думал он о другом:
            - Фира, Фирочка, простишь ли ты меня? Я уже «вожделел ее, прелюбодействовал с ней в сердце своем», - он знал, что жене не нужны подробности, особенно те, которых не было.
________________________________
 ⁽¹⁾  «Ла иша» – транскрипция названия израильского женского журнала.
 ⁽²⁾  Биньян – группа и вид глаголов в грамматике иврита, всего их 9.  
 ⁽³⁾  Имеются в виду троекратные выборы 2019-20 года в Израиле.